Рассказы про деревенскую жизнь читать онлайн. Рассказы о жизни в деревне

РАССКАЗЫ ИЗ БЕСЕДКИ
ДЕРЕВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ

Помню, я как раз перешла на пятый курс, и это были мои последние летние студенческие каникулы. Первый месяц, как всегда, решила провести у бабушки. Несмотря на то, что она жила в городе, в её старом деревянном доме царил почти деревенский дух. Именно поэтому на вопрос студенческих друзей: «куда поедешь?», я в шутку отвечала, что еду в деревню к бабушке.

Что сохраняло в доме упомянутый деревенский дух, то это, прежде всего, огромных размеров печь, занимавшая бо льшую часть кухни. И хотя в основном бабуля готовила на газовой плите, всякий раз, когда я приезжала, всё стряпалось в русской печи. По-хорошему, её давно бы нужно было снести. Но бабушка не хотела затеваться с перестройкой, так как всё надеялась, что дом вот-вот снесут, а её переселят в благоустроенную квартиру, где будет горячая вода, ванная и плита без громоздкого баллона, газ в котором обязательно должен заканчиваться в самое неподходящее время.

Правда, это «вот-вот» длилось уже лет десять, с тех самых пор, как вокруг вырос новый микрорайон, в котором девяти- и двенадцатиэтажные здания казались бетонными великанами рядом с несколькими старыми деревянными постройками, сохранившимися здесь с конца позапрошлого века. Казалось, местные власти давно забыли и о своих обещаниях, и об этих долгожителях – полуразвалившихся избах, и о доживающих в них свой век стариках.

Некогда дома, подобные бабушкиному, стояли на приличном расстоянии от узкой мощёной булыжником улочки. По ней начинался въезд в такой же старинный, как сама улочка город, появившийся здесь в средние века.
Жилые дома всегда здесь строились вдали от улицы. Нередко от улочки постройки отделялись роскошными фруктовыми садами и привычными для этих мест палисадниками с кустарниками сирени, жасмина и шиповника.
Окраина, где родились и жили мои предки, стали похожи на настоящий современный город лишь после второй мировой, когда она стала активно отстраиваться, разрастаясь буквально на глазах. Увеличивался не только сам город, расширялись его улочки, по которым раньше с трудом разъезжались две повозки, запряженные лошадьми. Многие из старых узких улиц превратились позднее в респектабельные проспекты и бульвары.

Чтобы расширить улицу, безжалостно выкорчевали сады и уничтожили все цветущие кустарники, а убогие деревянные фасады старых домишек прятали от посторонних глаз за чередой новомодных магазинов. Как говорится в русской пословице, с глаз долой – из сердца вон. Вот и перестали сердца у больших городских начальников болеть за судьбы деревянных развалюх и их обитателей. А может, и не болели никогда…

Надо сказать, что бабушкин дом, несмотря на возраст, оставался довольно крепким. И, если снаружи он выглядел неказистым, внутри был очень уютным. Две больших комнаты смотрелись вполне современно, возможно, из-за того, что в них была приличная мебель, хотя и старомодная, но всё же городская: раскладные диванчики, мягкие глубокие кресла, напольные светильники, мягкие ковры на полу.
Бабушкина же спальня выглядела совсем иначе. Она представляла собой миниатюрное помещение, в котором едва умещалась массивная кровать с резными металлическими спинками, украшенными ангелочками. На кровати высокая взбитая перина. Поверх пухового одеяла кружевное покрывало ручной работы и внизу подзор с таким же узором, как на покрывале. Но больше всего поражали своей архаичностью несуразно большие подушки в вышитых наволочках под кружевной накидкой. Бабушка спала на одной подушке, а их тут было не меньше четырёх, так что их назначение лично мне было непонятно. А сверху лежала совсем миниатюрная подушечка, которую бабуля смешно называла думочкой.
Впритык к кровати стоял старый дубовый комод. На ажурной салфетке помимо часов в хрустальном корпусе нашли себе место фарфоровые фигурки русской красавицы и балерины, застывшей в позе, в которой крутят фуэте. Чуть поодаль разместились фарфоровая пастушка и два забавных маленьких котёнка.
Ближе к кровати на комоде стояла настольная лампа под зелёным матовым абажуром на мраморной подставке. У бабушки смолоду была привычка перед сном читать лёжа в постели, хотя меня она всякий раз ругала, когда видела, что я читаю лёжа. Но, как говорится, привычка – вторая натура.

Всякий раз за отлично сданную сессию бабуля делала мне какой-нибудь подарок. Она считала, что отличную учёбу нужно и стимулировать, и поощрять, с чем категорически не соглашались мои родители, критически относившиеся к бабушкиным методам воспитания. Но если раньше ею дарились сравнительно недорогие вещицы, то в этот раз я получила от неё миниатюрный диктофон, который умещался в кармане.
Бабушка не раз видела, как после возвращения с посиделок я записывала рассказы её знакомых в подаренный ею блокнот. Кстати, если я вдруг что-то забывала, она охотно напоминала о том, что я упустила - у неё была завидная память.
-Теперь сможешь незаметно включить эту машинку – она всё запишет. А потом выбирай, что тебе сто ит заносить из неё в свой блокнот, а без чего можно обойтись, когда станешь сюжеты обрабатывать,- пространно прокомментировала бабуля вручение мне подарка за отличную учёбу по итогам четвёртого курса.
Зная, как непросто было ей сэкономить на такую дорогую вещицу, ежемесячно откладывая со своей маленькой пенсии, я не могла не прослезиться, когда благодарила её за подарок.

* * *
Близилось воскресенье – время беседочных посиделок. Мои надежды услышать что-нибудь интересное и записать всё на диктофон оправдались.
Часам к пяти в беседке были все те, кто обычно приходит сюда в выходной день. Опаздывала только Мария Васильевна – бабушкина ближайшая соседка. Наконец, и она показалась в проёме, держа на вытянутых руках большой поднос с пирогом.
-Сегодня годовщина Сергея Георгиевича. Вот уже семь лет, как он покинул нас. Я всегда в этот день его любимый пирог с рыбой пеку и гостей приглашаю, чтобы его добрым словом помянули. Ну, а раз в этом году поминать его выпало на воскресенье, сделаем это в беседке вместе с вами. Так уж случилось, что вы теперь стали моими единственными друзьями, да и Сергея Георгиевича, должно быть, помните.
-А что это Вы, Мария Васильевна, мужа Вашего покойного всё по имени-отчеству величаете? Я давно об этом спросить хотел,- полюбопытствовал пан Вацлав, - кажется, у вас, у русских, так не принято. Это мы и мать свою с детства на «вы» зовём, и отца. И они друг к другу так же обращаются. Для поляков это нормально. А среди ваших я как-то никогда не слышал такого обращения. Вы простите, что любопытничаю.
-Ничего. Только Сергей Георгиевич никакой мне не муж был. Он вообще мне не был родственником.
-Как же так? У вас ведь фамилия одинаковая была. Он у нас в ЖЕКе работал. Помню, против какой фамилии он в ведомости расписывался. Мы с ним частенько в одно время зарплату в кассу приходили получать, - вставила своё слово, как правило, молчавшая Петровна, всю жизнь проработавшая дворнком.
-Так, может, вы были однофамильцами?- поинтересовалась моя бабушка?
-Да чего уж тут таиться. Теперь нечего. Столько лет прошло, считай, целая жизнь! Как камень на душе лежал. Вот сейчас будем чай пить, пирог есть, Сергея Георгиевича поминать я вам свою историю и расскажу. Видать, время пришло.

* * *
А история оказалась не только интересной и душещипательной, но и по-настоящему детективной.
Мария Васильевна выросла в небольшой деревеньке. Так случилось, что женщин их семьи несколько поколений подряд преследовали несчастья. Её бабушка овдовела, едва выйдя замуж, так что и дочку - Аннушку уже без мужа рожала, без него её воспитывала.
Красоты девочка была необыкновенной. А когда повзрослела, как говорится в сказках, от неё «невозможно было глаз отвесть». Несмотря на то, что она родилась и жила в деревне, за скотиной ходила и всю деревенскую работу по двору делала, помогая матери, она совсем не была похожа на деревенских девушек ни внешне, ни поведением. Стройная, даже изящная, она и ходила как-то иначе, чем её деревенские подруги. Впрочем, подруг у неё не было – одни завистницы. Многие деревенские парни, да и женатики заглядывались на молодую красавицу, но она словно не замечала этого.
И всё же один паренёк приглянулся ей. Произошло это после того, как он пришёл из армии, отслужив срочную службу. Когда его призвали в морфлот, Аннушка была школьницей и на таких взрослых парней вообще не обращала внимания. А вот он ещё на проводах, на которые, как принято было, присутствовала вся деревня – и стар, и млад, увидев девчушку, похожую на сказочную Алёнушку, своему другу шепнул: «Вон, Серёга, видишь красавицу? К моему возвращению как раз подрастёт, и будет мне готовая невеста. Всё сделаю, чтобы она мне не отказала. И пальцы буду держать, чтобы без меня замуж не выскочила».

Три года службы пролетели, и всё, о чём Николай мечтал, сбылось: и избранница без него замуж не собралась, и ему после нескольких месяцев ухаживания не отказала. Свадьбу, как и проводы в армию, гуляли всей деревней.
Да только счастье молодых было коротким. Через полгода Николай умер. Не болел, ни на что не жаловался. Пришёл с работы, почувствовал себя плохо, прилёг – сердце остановилось. Аннушка подозревала, что произошло это неслучайно. Как-никак, на подлодке служил. Мало ли что там могло случиться. Так что, выходит, дочь повторяла судьбу своей матери и бабушки. Когда Николай умер, Аннушка была уже беременна и в положенные сроки родила девочку.
В деревне все на виду. Как говорится, сто ит в одном конце деревни кому-то чихнуть, как на другом ему здравия желают.
Когда однажды сильно подвыпивший сосед под вечер пришёл к вдове в дом, якобы за солью и стал приставать к женщине, она с трудом вытолкала его из избы, а он, оказавшись на крыльце, во всё своё лужёное пьяное горло стал оскорблять отвергнувшую его соседку.

Жена пьянчуги, посмевшего посягнуть на честь женщины, слышавшая через открытые окна скабрёзную брань мужа, в тот же вечер разнесла по деревне слухи о том, какой распутницей является её соседка, прикидывающаяся порядочной вдовой.
Вскоре жизнь матери Марии Васильевны в деревне стала и вовсе невыносимой. Её имя стало в деревне нарицательным. Иначе, как потаскуха теперь её никто не звал – отыгрались и за её красоту, и на её независимый нрав, и за то, что она всё успевала и со всем справлялась одна – без посторонней помощи. А ей и на самом деле всё удавалось: дочь всегда была наряжена как кукла, потому что вдовушка сама и шила и вязала; дом сиял чистотой; а сад и огород давали такой урожай, какого ни у кого в деревне не было.
Казалось, женщина смирилась со своей участью и даже научилась на замечать нападок со стороны сельских жителей.
Но баб это злило и раззадоривало ещё больше. Как-то к весне Анна решила кое-что подновить. Съездила в район, купила хорошей краски и выкрасила крыльцо и забор. Когда на следующее утро она вышла из дома и отправилась на ферму, закрывая калитку, едва не потеряла сознание, когда увидела, что свежевыкрашенные ворота были обильно вымазаны дёгтем. Всегда сильная и сдержанная, женщина, не удержавшись на ногах, опустилась на землю и заплакала. Что-то в ней словно сломалось в этот момент, и терпению пришёл конец.
Она не услышала, как рядом остановился трактор, и даже не сразу поняла, что кто-то, взяв её за дрожащие печи, пытается поднять с земли её обмякшее тело.

Это был тракторист Сергей – некогда лучший парень на деревне – так обычно говорят о сильных статных, а главное, не пьющих или мало пьющих деревенских парнях. Он был самым близким другом мужа Анны, и кое-кто поговаривал, что он тоже был влюблён в невесту друга, но потом смирился и женился на однокласснице, которая, кстати, не переставала ревновать мужа, особенно теперь, когда Анна стала вдовой.
-Я не могу тут долго стоять с тобой, Аннушка, сама знаешь, какая у меня Верка – кто-нибудь увидит нас вместе и передаст ей, - совсем запилит. А ты послушай моего совета: забирай Машеньку и уезжай отсюда. Заклюют тебя бабы. Разве ж они могут рядом такую красоту сносить?! У Николая тётка, помнится, на хуторе под Ковно жила. Она ещё у вас на свадьбе была, а потом на похороны приезжала. Отправляйся к ней. Думаю, она примет вас – она очень Кольку любила. Да и потом у неё своих детей нет. Уезжай, Аннушка. Не будет тут тебе житья. Послушайся меня.

На следующий же день, чуть рассвело, Анна с дочкой навсегда уехали из деревни.
Тётка мужа приняла родственников хорошо, а в Машеньке вообще души не чаяла. И на Анну нарадоваться не могла. С её появлением жизнь на хуторе изменилась: и в доме до неё никогда такого образцового порядка не было, и в хлеву такой чистоты никто не помнил.
Когда Машеньке исполнилось семнадцать, тётка Николая умерла, а перед смертью позвала к себе Анну и велела ей, пока ещё молода, выйти замуж хоть за бобыля, хоть за вдовца – всё жить легче станет.
Но мужчин на хуторе было раз-два и обчёлся, да и те все женатики, а по соседним хуторам Анне некогда было ездить.
Впрочем, о своей судьбе вдова и не думала – как сложилось, так сложилось. Зато о будущем Маши стала задуматься частенько – считай, та уже невестой была, а жениха не то, что рядом, а и за семь вёрст не сыскать.

А тут как-то, едва трава проклюнулась, неподалёку разбили лагерь военные. Возможно, собирались проводить учения, но, похоже, планировали задержаться здесь на всё лето.
Случалось, солдатики забредали на хутор, а хуторяне поили служивых парным молоком и угощали пирожками. Как-то раз на поиск отлучившихся из расположения части солдат на хутор приехал на газике молодой лейтенант. Зашёл к Анне в дом воды напиться, стал расспрашивать, когда и сколько раз захаживали к ним солдаты, не мародёрничали ли. А тут как раз Машенька из лесу с полным лукошком земляники вернулась. Как в дом вошла, так лейтенант разом дар речи потерял. Забыл, зачем на хутор пришёл. Маша вся в мать пошла, только у Анны коса, как смоль чёрная, а у дочери - будто из упругих льняных нитей сплетена – до самого подола, толстая и белая-белая.
Маша тоже на пороге застыла – перешагнуть его не в силах. Стоят оба – друг против друга, смотрят во все глаза и из оцепенения выйти не могут, словно кто их заколдовал. Видит Аннушка такую картину – враз всё поняла: так любовь с первого взгляда поражает, да только очень редко она людей своим посещением жалует. И не поймёт – радоваться тому, что у неё на глазах происходит, или спасать дочь от наваждения нужно.
Ну, что ты, Машенька, застыла? Иди, угощай гостя ягодами – вон сколько насобирала. А дух какой в горнице стоит! А Вы садитесь за стол, товарищ лейтенант, и поешьте земляники с молочком. Поди, ваш армейский повар таким вас не потчует.
Хозяйка с дочерью тоже за стол сели. Не заметили, как за разговорами да за вкусным лакомством просидели не меньше часа. Машенька вызвалась проводить лейтенанта.

С тех пор он стал к ним захаживать чуть ли не каждый вечер. Почти всегда с букетом приходил – по пути от лагеря собирал полевые цветы – колокольчики и ромашки. Не успевали предыдущие цветы завянуть, как рядом в банке новые появлялись. Так что вся большая комната была теперь всегда украшена, как на праздник престольный. Ближе к макушке лета в букетах стали появляться высокие люпины, похожие на свечи, горящие ярко-синим пламенем.
Отношения молодых так быстро, не по-деревенски развивались, что в начале августа он сделал Машеньке предложение. Анна нарадоваться не могла. Да и как было не радоваться! Дочка вся от счастья светится, а о таком женихе только мечтать можно было. Лейтенант Лёша (так с первого дня их знакомства начала звать своего суженого Маша) был сиротой – родители погибли в войну, так что советоваться о женитьбе было не с кем, и невесту свою на смотрины везти не к кому. Расписаться решили в районе в ближайшую субботу, а скромную свадьбу по-семейному договорились отметить на хуторе. За три дня Анна сшила дочери настоящее свадебное платье из парашютного шёлка, купленного ею по случаю на барахолке.
Женщины начали суетиться, едва взошло солнце. И стряпали вместе, и дом украшали. Жених должен был приехать на трофейном «Опеле» к 8 утра. Это командир распорядился по случаю бракосочетания своего любимчика машину выделить.
Волноваться женщины стали уже часов в семь, будто какие-то предчувствия их мучили. А когда лейтенант не приехал и в восемь, и в девять, Маша выбежала во двор и заметалась по нему, как зверь в клетке. Вышла за ворота и стала вглядываться вдаль. Но даже тогда, когда вдалеке она разглядела военную машину (впрочем, это был совсем не «Опель»), нёсшуюся во весь опор по направлению к хутору, напряжение, сковавшее всё её девичье хрупкое существо, не ослабевало.
Автомобиль резко затормозил, выпустив из-под себя клубы песка и пыли, перемешавшиеся с едким дымком, сопровождавшем машину на всём пути следования.
Из машины вышли два офицера. Маша знала обоих – Алексей как-то привозил их на хутор с разрешения Анны Матвеевны, отрекомендовав своими самыми близкими друзьями. Их тогда же и на свадьбу пригласили.

* * *
-Мария Васильевна, не томи, рассказывай быстрее о том, что потом было,- оказался самым нетерпеливым пан Вацлав.
-А потом парни рассказали, как мой Лейтенант Алёша бросился накануне вечером двух своих бойцов спасать – те после отбоя решили с кручи понырять в местную реку. Там у неё такое сильное течение, что и днём не всякий отважится в этом месте купаться, не то, что нырять. А эти два сорванца-первогодка оказались совсем безбашенными. Август наступил. В это время здесь редко в реке купаются, но тот август был таким жарким, что старожилы не могли вспомнить, когда такое на их веку было, и было ли вообще.

Первого парня он легко вытащил на берег – тот даже воды особо нахлебаться не успел. А второго под корягу уволокло. Пока он солдата оттуда освобождал, сам одеждой за корягу зацепился, а снять одежду под водой не смог.
Друзья спохватились, что друга нет, только утром. Тот солдат, который на берегу оклемался, с трудом соображал, что произошло. Ему, нет бы, в расположение части побежать, да подмогу позвать. Хотя под водой долго ли продержишься без воздуха. Только всё равно боец трусом оказался – побоялся наказания за самовольную отлучку.
В общем, нарушителя утром обнаружили, прячущимся за палаткой, он и сознался во всём.
Друзья, которые к нам с такими печальными вестями приехали, вытащили утром моего лейтенанта Лёшу вместе с корягой. Тросом пришлось тащить. – коряга, наверное, давно на дне лежала, до половины в ил и в песок вросла. А второго утопленника, которого Алёша из-под коряги вызволил, без посторонней помощи вынырнуть не смог. Его тело через пару дней нашли в нескольких километрах ниже по течению.

Вот такая печальная история с моей любовью приключилась. Я ведь так замуж и не вышла после всего – никто мне был после Лёши не люб. Вскоре и мама умерла. Не успела я ей признаться, что ждала от своего лейтенанта ребёночка. Может, права была моя бабушка, утверждавшая, что на всю женскую половину нашего рода проклятие наложено. Она говорила, что, видно, грех красивым родиться – от завистниц житья не будет. Я то себя особо красивой не считала – ни с мамой, ни с бабушкой, ни с прабабушкой никакого сравнения нет.
-Что Вы, Мария Васильевна, вы и сейчас красавица, честное слово,- не могла не вставить я, всегда любовавшаяся красиво уложенным в бабету пучком густых волос старушки и её, несмотря на возраст, стройной точёной фигурой. Даже под множеством мелких морщинок на её лице нельзя было скрыть тонкие изящные черты: аккуратный маленький нос и капризный изгиб всё ещё не поблекших розовых губ. Но особенно поражали большие проницательные, иссиня-чёрные глаза, похожие на омуты.
-Не вводите меня в краску, Женечка. Нашли красавицу! Видели бы Вы мою родню!
-Простите, а кто у вас родился? Наверняка мальчик и его миновал рок, о котором Вы рассказали.
-Нет, у меня родилась девочка.
-Что же она к Вам никогда не приезжает? Мы столько лет рядом живём, а ни разу не видели, чтобы к вам с Сергеем Георгиевичем кто-нибудь из родни приезжал.
-Это отдельная и, увы, опять печальная история, но, раз начала, если вы не устали меня слушать, доскажу. Нутром чувствую, что должна поделится тем, что надгробной плитой на душе столько лет лежало. Да кому ещё рассказывать, как не тем, кого я считаю своими друзьями. Постараюсь покороче.
К тому времени, как моя девочка родилась, хутор наш уже был мало похож на хутор. Радом построили МТС. В тех краях никогда колхозов не было, так что организовали на пустеющих землях совхоз. Народу много отовсюду приехало. Власти помогали со стройматериалами. Вскоре домов в округе стало больше, чем было в той деревне, где я родилась.
Среди вновь прибывших однажды увидела одну из тётушек, которая жила в прежней деревне неподалёку о нас.
Впрочем, я скорее всего её бы не узнала – я ведь совсем маленькой с мамой на хутор приехала. Так она сама меня у колодца остановила и, вместо того, чтобы поздороваться, неприятно улыбнулась, обнажив верхний щербатый ряд зубов, после чего воскликнула: «Никак байстрючка! Вот вы куда от людей спрятались со своей бесстыжей матерью!»
Я толком не понимала, что такое «байстрючка», только чувствовала, что это что-то нехорошее и очень обидное – да и не могла такая противная тётка сказать ничего хорошего. Всё в ней мне было противно.

Какая же Вы байстрючка, Мария Васильевна?! Так обычно незаконнорожденных детей в деревнях зовут. А Ваша мама была замужем. Просто Ваш папа до Вашего рождения умер. Не Вы в том виноваты?- для всех присутствующих попыталась объяснить я.
-Разве им важна была истина? Они себе вбили в головы, что раз мать меня одна растила, значит, нагуляла ребёнка. Знаете, в деревнях народ порой очень жестокий попадается. По-моему, в городах таких намного меньше. То ли они своей судьбой недовольны, то ли тяжёлый крестьянский труд делает их чёрствыми и жестокими, но только я для себя, пожив и в городе, и в деревне, почему-то именно такие выводы сделала.
В общем, оказалось из нашей бывшей деревни сюда переехало сразу несколько семей, так как полдеревни в одну ночь сгорело. Начался пожар в лесу, а оттуда огонь перекинулся сначала на крайние дома, которые ближе к лесу стояли, а потом один за другим начали гореть и соседние избы.

Ну, ладно, их пожар заставил менять место жительства, а почему мы оттуда уехали и почему ничего с собой не взяли из старого дома, я так до поры до времени не знала. Из всех моих игрушек только куклу Дашу с собой увезли. Я потом долго ею играла – просто не на что было новые игрушки покупать. Это уж потом пообжились, когда я стала сначала ходить в школу в соседнее село, а потом вообще на неделю уезжала в интернат в местечко (так там называли маленький районный городок в пятнадцати километрах от нашего хутора), где и окончила школу. Там же окончила бухгалтерские курсы.
Благодаря этому удалось устроиться в совхоз, где какое-то время работала в бухгалтерии. Там мне приходилось видеться с бывшими односельчанами. Странно получается: даже молодые унаследовали от своих родителей знания о том, что наша семья – это изгои. На меня бесконечно бросали косые взгляды и шушукались за спиной. А уж когда узнали, что я одна воспитываю дочь, нападки стали просто невыносимыми. Не стесняясь, вслух говорили, что я в мать пошла и такую же байстрючку родила.
Оленька стала частенько после улицы возвращаться домой заплаканной. Придёт, сядет в уголочке и ещё долго всхлипывает. Как ни пыталась разузнать, кто и за что её обижает, так ничего и не добилась и ни от неё, и ни от детей, с которыми пыталась поговорить. А тут мамаши тех детей, у которых хотела правду узнать, прибежали ко мне вечером скандалить, мол, что я за допросы их детям устраиваю, и даже грозили, что со мной, с байстрючкой, разберутся, ещё и мужей своих к этому подключат.

Оля всегда была спокойной послушной девочкой, а тут стала плохо спать. Я с трудом уговаривала её поесть. Потом вообще беда приключилась. Хотя я почти уверена, что причиной тому стали издевательства над моей девочкой со стороны ребятни. В общем, врач, когда я вынуждена была повезти дочь на обследование, поставил неутешительный диагноз – астма. И это у пятилетней девочки! Стали лечиться. Регулярно принимали лекарства. Научила малышку самостоятельно пользоваться ингалятором. Я хоть и материалистка до мозга костей, иначе, как злым роком, преследовавшим женщин нашего рода, то, что случилось, назвать не могла.
Вечером, вернувшись с работы, отпустила Оленьку погулять. Велела никуда со двора не уходить. Сама стряпнёй занялась. Теперь, когда дочь стала плохо есть, старалась готовить только то, что она любила. На этот раз жарила сырники. Вышла во двор позвать её к ужину. Зову – она не откликается. Ещё светло было, а у меня в глазах потемнело, когда я нашла свою девочку за домом сред крапивы. На ней был надет мешок из-под муки, а вокруг шеи завязана пеньковая верёвка. Оленька была мертва. Здоровый ребёнок через мешковину наверное мог бы дышать, но у неё была астма, и это, видимо, всё решило. Побежала в контору, позвонила в район и вызвала и милицию, и медиков. Надо сказать, приехали довольно быстро – всё-таки ребёнок погиб. Я написала заявление. А когда следователь стал меня спрашивать, кого я подозреваю, я не думая о последствиях, сказала, что приезжие дети занимались травлей девочки, но чтобы вот так, возле дома напасть на ребёнка…
Вы себе даже представить не можете, что потом началось! Мне даже схоронить спокойно мою девочку не дали – на кладбище пришли и по дороге с кладбища меня избили, пригрозив, что если я об этом расскажу следователю, они мне такую же тёмную устроят, какую их дети устроили моей байстрючке, с той только разницей, что верёвку вокруг шеи потуже обмотают.

Я после избиения три дня с постели встать не могла. Они волосы у меня с головы клочьями рвали, потому, наверное, голова так и раскалывалась. Чуть поднимусь – всё плывёт перед глазами, а тело само назад падает.
Уж как узнал о том, что случилось Сергей Георгиевич, - ума не приложу. Наверняка бабы деревенские новость разнесли. Но, так или иначе, через пару дней он приехал. Сказал, что всё ждал, когда дети вырастут, чтобы со своей женой развестись. А ещё он сказал, что считает себя виноватым в том, что не заступался за мою маму, когда на неё ополчились все деревенские бабы, виноват, что смалодушничал и не бросил свою взбалмошную жену, когда любимая им женщина стала вдовой.
Я в том своём состоянии – после пережитого горя и после избиения не до конца понимала, о чём он говорит. Тем более удивилась, когда услышала, что он предлагает мне выйти за него замуж. Нет, я, пожалуй, не столько не понимала, сколько испугалась: как же так? Во-первых, дядя Серёжа – это друг моего покойного отца, во-вторых, как он сам признавался, он очень любил мою мать. Я чуть было не вспылила. Хорошо, что у меня на это сил не было. Увидев мою растерянность, дядя Серёжа успокоил меня. Объяснил, что предлагает мне уехать с ним далеко-далеко, чтобы спастись от этих жестоких людей, которые так и будут портить мне жизнь, делая её невыносимой. А ещё он доходчиво объяснил, что иначе, как супружеской парой нам нигде не удастся устроиться. Даже в гостинице в один номер не поселят, если там придётся какое-то время пожить, пока не найдём постоянное жильё. На новом месте снова появятся ненужные вопросы, типа, почему молодая женщина живёт с чужим и уже немолодым мужчиной. В те поры к сожительству относились как к нарушению норм морали, а значит, чуть ли не как к преступлению. Он меня заверил, что не претендует на меня, как на женщину. Просто будет мне вместо отца. Станет опекать, беречь и баловать, одним словом, делать всё то, что делал бы мой настоящий отец – его друг, если бы был жив.

Всё взвесив, я поняла, что он предлагает самый лучший выход. После сороковин со дня смерти Оленьки мы уехали из тех мест навсегда.
Мы никому не признавались, что у нас фиктивный брак, тем не менее, прожив вместе чуть больше двадцати лет, Дядя Серёжа сразу меня предупредил, что если я встречу того, с кем захочу связать свою судьбу, я должна буду ему об этом обязательно сказать, и мы брак немедленно расторгнем. Но тот, кто бы так запал мне в сердце и в душу, как некогда лейтенант Алёша, мне не встретился.
Так мы и жили с Сергеем Георгиевичем вдвоём: для всех – муж с женой, а для нас – дочь друга и любимой женщины с её верным дядей Серёжей.
Вот и вся история. Длинная она получилась. Впрочем, и жизнь, которая у меня осталась за плечами, тоже короткой не назовёшь.

* * *
Собравшиеся в беседке после рассказа Марии Васильевны ещё долго находились в некоем оцепенении. Было о чём задуматься.
Первым высказался пан Вацлав.
-Мы вот вроде с вами славяне – во многом похожи, но если судить по пословицам, которые я в университете изучал, вы умнее нас, поляков. Уж столько всего мудрого в Вашем фольклоре. Вот, например, - жизнь прожить, - не поле перейти. Или вторая: на всякий роток не накинешь платок. И обе пословицы так подходят к Вашей истории, уважаемая Мария Васильевна.
После этих слов он приподнялся, подошёл к Марии Васильевне и, склонившись, поцеловал ей руку.
А больше как-то никто и высказываться не изъявил желания. Но все оставались под впечатления, думается, и после того, как ещё выпили по чашке чая, съели по куску пирога, помянули Сергея Георгиевича и отправились по домам.

Мы с бабушкой не были исключением. Вернувшись из беседки, чуть ли не до полуночи обсуждали услышанную историю.
На следующий день я несколько раз прокрутила запись, сделанную с помощью диктофона, после чего перенесла рассказ в блокнот.
Это был мой последний рассказ из цикла «Рассказы из беседки».
Через год бабушки не стало, и беседка осталась лишь в моих воспоминаниях, а услышанные в ней истории много позже фрагментами вошли в мои рассказы, романы и повести, за что я очень благодарна милым старикам, которые на несколько лет любезно приняли меня в свою беседочную компанию.

И мать Антохи Панкина впервые после прошлой зимы затопила дома печку. Разгораясь, весело начали потрескивать дрова.

Мама налила в кастрюлю воды и поставила на плиту, рядом примостился и чайник. Потом отошла к столу, чтобы замесить тесто для домашней лапши.

Тут и Антохин папка подтянулся, решив покурить не на улице, а в печку. И только он перешагнул порог кухни, на ходу разминая папироску, как в печи оглушительно бахнуло – раз, другой, а потом вообще прогрохотало что-то вроде короткой автоматной очереди.

Кастрюля и чайник подпрыгнули на плите и свалились на пол, разлив вокруг воду, чугунная плита встала дыбом, а из распахнувшейся настежь печной дверцы и поддувала вылетели дымящиеся дрова и туча золы.

Громко и испуганно закричала мама, потом в доме наступила тишина. Лишь надсадно кашлял сидящий на полу в облаке оседающей дымной пыли отец.

- Что это было, а? – наконец смог он спросить изумленно.

- Не знаю, - растерянно протянула мама, обессилено плюхнувшись на табуретку.

Антоха, конечно же, сразу бросил делать уроки, и был уже тут. И увидел, что из развороченного зева дымящейся печки свисает какой-то ремень.

Ну куда, куда лезешь? – с досадой хотел отстранить его отец, но Антоха уже потянул за ремень, и он выполз из печки и грузно упал вторым концом на пол. Это был не простой ремень. В нем, полуобгоревшем и разорванном, можно был все-таки узнать патронташ с сохранившимися местами кожаными ячейками для патронов и даже с парочкой самих латунных, уже пустых и прикопченных, гильз.

- Ага-а! – обрадовано вскричал батя, вставая с пола. – Так вот ты куда спрятала мой патронташ! Ну не дура, а? А если бы я уже сидел и курил в печку? Этот упрек был адресован, конечно, матери Антохи.

Она же, оправившись от шока, сначала совершенно молча хлопотала с веником и совком, сметая и швыряя в ведро вылетевший из печи и мокнущий в воде, пролившейся из кастрюли и чайника, всяческий мусор. Среди обгоревших и тлеющих поленьев валялись и выстрелившие патроны, и серые кружочки пыжей, и даже свинцовые дробинки.

Потом мама внезапно швырнула веник с совком на пол и заплакала.

- Это все из-за тебя, изверг! - всхлипывая, причитала она, бессознательно переставляя на столе с места на место тарелки, чашки, что-то еще.

– Если бы ты не хватался всякий раз за ружье по пьянке, стала бы я прятать твой этот дурацкий патронташ, а? Папка лишь смущенно крякнул и взялся рассматривать разрушения, произведенные в печке взрывом патронов.

Там, в общем-то, ничего страшного не произошло. Ну, вылетел один кирпич над дверцей, да вырвало из пазов крепления, замазанных глиной, чугунную плиту. Тут восстановительных работ-то на полчаса.

Ну а то, в чем мама попрекала отца, было чистой правдой.

Напившись, он любил покуролесить, и нередко хватался за свою одностволку шестнадцатого калибра. Это ружье осталось у него еще с той поры, когда он ночами караулил совхозных овец – таскали их из кошар время от времени лихие людишки, вот и пришлось руководству совхозного отделения ввести вооруженную охрану.

И мама, когда бате попадала «шлея под хвост», уже заранее прятала от него не само ружье, а патронташ, в котором всегда был с десяток патронов.

Самое интересное, отец ведь никогда не ходил с ним ни на уток, ни на зайцев по первой снежной пороше, ни на степных лисиц-корсаков, хотя многие мужики в Прииртышье этим увлекались, так как дичи здесь было полно.

Не любил он почему-то охоту. Хотя нет: один раз в весеннее половодье Антохин отец поплыл таки на весельной деревянной лодке со своим зятем дядей Колей, женатым на его сестре тете Соне, за утками, а вернулись они домой… с громадной щукой, килограммов эдак на десять-двенадцать. Этот «крокодил» влетел в чей-то вентерь, запутался в нем жабрами, бил хвостом, вздымая фонтаны воды, и вот-вот должен был сорвать последний удерживающий снасть шест.

Тут-то и подоспели бравые охотнички и подстрелили эту чуду-юду. Щука оказалась аж седой от старости, а в пузе у нее при разделке нашли штук пять целиком проглоченных щучек, примерно по полкило каждая – эта древняя хищница оказалась еще и каннибальшей.

Отец честно отнес половину туши хозяину вентеря – в деревне все знали, у кого где стоят сети, вентеря, морды, - а из второй половину мама Антохи что-то попыталась приготовить. Но мясо у этой щуки оказалось жестким, невкусным, и его, в конце концов, мелко порубив, отдали уткам да курам на съедение.

Второй раз Антохин отец ружье применил при более драматичных обстоятельствах. В картонной коробке под низко висящей на длинном шнуре электрической лампочкой слабо попискивали с десяток только что вылупившихся прехорошеньких желтеньких комочков. Мама очень радовалась, что все цыплята появились на свет живыми и крепенькими, и пока они обсыхали под лампочкой, мелко-мелко крошила для них на столе первую их еду – вареные яйца.

И не заметила, как хищно поглядывающая с печного приступка на копошившихся в коробке цыплят их молодая и оттого совершенно дурная серая кошка Муся не выдержала искуса и мягко прыгнула в эту самую коробку. А когда мама повернулась, чтобы задать цыплятам корм, то чуть не упала в обморок: Муська как раз додавливала слабо трепещущий лапками последний желтенький комочек. Остальные валялись у нее под ногами уже бездыханными.

- Ах ты тварь! – мама с истеричным криком схватилась за веник, но кошки уже и след простыл.

Отец пришел в неописуемую ярость, когда узнал про сотворенное Муськой душегубство. Он уже имел на нее здоровенный зуб – Муська совсем недавно оставила у него в сапоге полуобъеденную мышь, и батя остатки ее размазал себе по ноге. Прикусив нижнюю губу (первый признак приступа гнева), отец, топоча сапогами, с ремнем в руке стал гоняться за кошкой по всему дому, чтобы отхлестать ее.

Но так как входные двери в доме Панкиных, начиная с весны, всегда были нараспашку, потому что домочадцы без конца сновали по разным важным делам во двор и обратно, то Муська, бестолково пометавшись по комнатам, выбежала на улицу.

А там заскочила в палисадник, вскарабкалась на верхушку тополя и с него сиганула на крышу. Другой, может быть, и успокоился на этом, но отца Муськина прыть и нежелание понести заслуженное наказание только еще больше разозлили.

Он с матами заскочил в дом, сорвал висящее на гвозде за комодом ружье, задвигал ящиками, захлопал дверцами в поисках патронташа.- Перестань беситься, хватит уже! – пыталась остановить отца мама. - Ладно тебе, папка, пусть живет! – вторил ей и Антоха, на всякий случай держась подальше от тяжелой отцовой руки. Но отец уже загнал патрон в ствол переломленного ружья и выскочил с ним на двор.

Кошка на свою беду не спряталась где-нибудь в пыльном закутке чердака, а преспокойно сидела на коньке крыши. Отец сходу вскинул ружье и, почти не целясь, выстрелил. Муська исчезла, как будто ее и не было, а по серому желобку шиферного листа потекла тоненькая струйка алой крови.

- Вот так-то! – удовлетворенно сказал отец, желтыми прокуренными ногтями выцарапывая из ствола ружья дымящуюся выстрелянную гильзу и опуская ее в карман пиджака.

– Будет она тут мне цыплят давить, паскуда! Антоха тогда всплакнул и по загубленным цыплятам, невозможно было без содрогания смотреть на эти валяющиеся на дне коробки изломанные, измятые желтые комочки с вытянутыми лапками и зажмуренными глазками, - и по жестоко покаранной дуре Муське. Впрочем, так и осталось непонятным, погибла ли она от того выстрела или была только ранена и уползла куда-то зализывать свои раны.

Антоха предпочел придерживаться второй версии и верил, что Муська выжила, но домой не вернулась и прибилась к какому-нибудь другому двору или ушла жить на дойную ферму. Там, при дармовом молоке, которое для бродячих мурок щедро подливали в специально установленное для них корытце громогласные, но добрые доярки, их всегда болталось не меньше десятка.

Других примеров применения отцом или кем-то другим этого одноствольного ружья Антоха не знал, хотя батя и порывался время от времени. Как-то его отлупили двое мужиков, которых сам батя в разное время поколотил поодиночке. А они улучили момент, скооперировались и отомстили ему.

Батя прибежал тогда домой взлохмаченный, с порванным воротом рубашки и окровавленным носом и, рыча от ярости, бросился к закутку, где висело ружье. На нем с криком «Не пущу!» повисла мать, а потом к ней присоединился и ревущий Антоха, и батя, потаскав их, вцепившихся мертвой хваткой ему в ногу, по дому, вскоре остыл и никуда уже никого убивать не пошел. Тем более что мать быстренько набулькала ему из своей заначки стакан водки, и батя, все еще зло сопя, выдул его и почти мгновенно заснул за кухонным столом, уронив лысеющую голову со светящимися на ней скобками шрамов на руки.

Вот с тех пор мама, да еще после одного случая с этим злополучным ружьем, когда от него пострадал уже Антоха, и стала прятать патронташ куда подальше. Антоха только-только перешел во второй класс, причем «хорошистом», и слегка подвыпивший и оттого очень добрый отец разрешил ему, наконец, выстрелить из ружья.

Они вышли на крутой берег Иртыша, благо он был вот, за забором, отец расправил и положил на высохший навозный холмик газетный лист, от которого они отошли метров на десять, зарядил ружье, и дал его с уже взведенным курком Антохе в руки.

- Ну, сына, пали! – поощрительно похлопал он сына по плечу.

– Да смотри, не промажь. Антоха, очень волнуясь и поводя стволом из сторону в сторону, стал приспосабливать приклад к плечу, но упереть его толком не получалось, так как трудно было дотянуться до спускового крючка. Да и неожиданно оказавшееся очень тяжелым, ружьем ходуном ходило в его худых вытянутых руках.

Отец, прикуривающий очередную папиросу, не заметил, как Антоха просто просунул приклад под мышку и, прижавшись к его отполированной до блеска боковой поверхности щекой, зажмурил левый глаз, прицелился правым в газетный лоскут и надавил на скобу спуска.

И одновременно с грохнувшим выстрелом уронил ружье и опрокинулся навзничь, на какое-то время потеряв сознание. Очнулся Антоха от того, что на него кто-то дул прохладным ветром. Это отец стоял над ним на коленках, испуганно матерился и обмахивал своей кепкой.

Когда Антоха открыл глаза, то обнаружил, что хорошо видит только одним, а второй очень болел, распух и почти напрочь затек. При отдаче от выстрела взводная скоба курка ударила его точно под глаз и рассекла кожу и ушибла кость глазницы.

А еще бы миллиметр-другой – и дразнили бы Антоху деревенские пацаны Кутузовым.

Глазу было очень больно. Но первый вопрос, который задал Антоха отцу, был:

- Я попал? Батя вспомнил про газету и тут же притащил ее. Дробовой заряд прошел выше, чем целился Антоха. Но три или четыре дырки в верхнем правом уголке газеты все же появились, так что Антоха мог с ликованием честно констатировать, держась за распухший лиловый глаз:

- Попал!

А дома им попало обоим – от разгневанной мамы, и патронташ снова куда-то надолго исчез. И вот этой осенью он обнаружился. Да так громко, что к ним, боязливо поглядывая по сторонам, зашли по очереди справиться, что случилось, уже двое соседей – тяжело опирающаяся на самодельную клюку пенсионерка тетя Вера Шаламкина и отделенческий бухгалтер Михал Петрович.

Наверняка вот-вот должен был наведаться и внештатный участковый дядя Леня Тарелкин, мимо внимания которого такие события в их деревне не проходили.

А мама, снова взявшись за приборку на захламленной от взрыва патронташа кухне, все причитала и причитала, вспоминая и перечисляя отцовы прегрешения за их совместную жизнь. И получалось, что не жизнь у нее это была вовсе, а сплошная мука, угробившая ее молодость и здоровье.

И эти ее попреки – большей частью справедливые, хотя местами и преувеличенные, настолько, видимо, пробрали отца, что он сделал то, чего от него никто не ожидал.

-Иеехххь! – тонко и плачуще вскричал он, забежал в горницу, откуда выскочил с этим злосчастным ружьем, и так же резво выбежал на двор.

А там, перехватив его за ствол, размахнулся и два раза подряд с силой ударил прикладом об электрический столб у сарая. В разные стороны полетели щепки, и отец, отшвырнув изуродованное ружье, с разбитым прикладом и заметно погнутым стволом, стремительно ушел со двора на улицу.

Снять, как принято сейчас говорить, стресс с кем-нибудь из своих деревенских дружков. Вот так благополучно завершилась в семье Панкиных история многолетнего хранения огнестрельного оружия с эпизодическим его применением…

Вспоминая своё детство, первое, что приходит на ум — это лето в деревне у бабушки с дедушкой. Их уже лет пять, как нет, и я уже взрослая мадам, но те чувства и эмоции от шумных бабкиных посиделок, с историями про ведьм-русалок и чертей, вылезающих из болот, помню до сих пор. Наверняка, у многих из Вас, дорогие форумчане, жили и живут в деревнях бабушки и дедушки, кто-то сам из деревни, и, скорее всего, Вы тоже слышали немало интересного. В каждой деревне есть свои истории и легенды. Давайте поделимся
———————-
В селе Б, где жила моя бабушка, стоит старая церковь. Ей более двух веков, однако она очень крепкая, и, практически не повреждённая. Говорят, раствор для этой церкви был замешан на яйцах, поэтому она столько лет стоит невредимая. Про эту церквушку говорят, что на нехорошем месте она построена, поэтому нечисть там живёт, и не один батюшка там не приживается (сколько себя помню, церквушка почти всегда закрыта, иногда батюшки из других приходов там службу проводят.)
… Эту странную старушку я помню хорошо. Она была не в себе. Очень старенькая,какая-то красная панама, лохматые седые волосы… Старушка почти не говорила, зато всегда смеялась. А ещё, она играла в куклы, и изо рта у неё постоянно текли слюни. Я страшно боялась эту бабку.
Моя бабулька рассказывала, что «Дашка оглупела» после одного случая. Когда Дашка была ещё ребёнком, они с ребятнёй залезли в ту самую церковь, играть в прятки. Играли целый день, под конец все друг друга нашли, и собрались домой, спохватились, что Дашки нет. Долго искали, и не нашли. Поплелись домой, позвали взрослых. Отперли церковь, обыскали. Нашли Дашку под полом. Открыли крышку, глянули — она там: голова наполовину седая, трясущиеся руки, и слюна изо рта… С тех пор, она сошла с ума. До сих пор непонятно, ЧТО она увидела там, старики шепчутся, что сам «Той-то» ей показался
—————————
Бабушка рассказывала, что это произошло, когда её мама была маленькой.В какой-то большой церковный праздник отец велел идти дочке в поле работать. Девушка хотела возразить, но отец был непреклонен, ибо в Господа не верил, коммунистом был. Девушка собралась, прихватив маленького сыночка. Полдень, жара, девушка косит, рядом речка, сынишка в лодке играется, привязанной к берегу. В это время к девушке подошёл высокий человек:
— Работаешь, девка?
— Работаю, отец, работаю
Незнакомец покачал головой и ушёл. К вечеру обратно появился:
— Работаешь, девка?
— Работаю
— Праздник нынче большой, знаешь?
— Знаю, ответила девушка
— Ну и горе тебе будет, сказал незнакомец, и исчез.
И, в этот момент, мальчонка, игравший в лодке, выскользнул из неё и утонул
—————————
Наверное, в каждой деревне, есть место, про которое говорят «той-то водит», т.е нечистые места, где с людьми постоянно что-то происходит или они ходят по кругу, и не могут выбраться. Такое место есть и в селе Б — на лугу, возле старого колодца.
Был в селе мужик — гуляка и пьяница, каких поискать. Шёл когда-то зимой затемно, через тот луг, пьяный и весёлый. Слышит — звон бубенцов, смех, цокот копыт, гармошка — поравнялась с ним компания весёлых парней и девушек, на санях, с гармонью. Эй, кричат, Лёнька, поехали, довезём! Дед сел, ему налили самогону, тот захмелел ещё больше — пил, веселился, горланил песни под гармонь.
Когда опомнился — понял, что едут они очень долго, и местность совсем незнакомая, и ездят они по кругу. Дед начал читать молитвы, его встряхнуло, и он… очнулся — у того колодца, возле которого его подобрали, с замёрзшей какашкой в руке, вместо стакана. На улице рассветало…
———————————-
В общем, таких историй я знаю великое множество, если кого-то заинтересует, могу ещё написать. За достоверность не ручаюсь — всё пишу о слов бабушки. Так что, если кому-то покажется это неправдоподобным — не судите строго, а лучше поделитесь своими сказами и байками из села
зы: Самая ужасная история, моя любимая — триллер Идёт дед ночью. Катится калЯсо по дорожке, взял дед калясо, домой снес, на гвоздь повесил.
Утром проснулся — нет коляса, а вместо него бабка соседка на гвозде висит, гвоздём за исподнее зацеплена — ведьма то была

Рассказы, со слов моей бабушки, и события, её касающиеся.

Хочу сказать то, что бабушка по маме, чувашка по национальности, жила в деревне очень-очень бедно, с бабушкой и дедом по папе не дружили (они были вполне обеспечены по тем временам, почётные жители деревни, на досках при въезде) и даже как-то друг друга недолюбливали. Сам я всегда гостил у папкиных родителей и могу сказать, что даже как-то был сам настроен против бабули, о которой сейчас речь. Разделю истории по названиям, как я сам для себя их и назвал. Разумеется, пишу от лица рассказчика, то есть бабули.

1. Кум
Зимой дело было, на Святки. Пошли мы гадать в баню с девками на жениха — в стакан смотрели. Ничего не увидели, но и гадали до полуночи, стакан с водой вылили и пошли в дом. А мужики, отцы да дядьки наши, собрались и баню как раз топить. Пошёл отец Машкин, Алексей, первым и через малое время слышно, как орёт матом, бежит, забегает в дом — сам белый весь, дышит, как рыба на воздухе, к нему все сбежались, что да как, что случилось. Отдышался, успокоился и рассказывает: «Захожу я в баню, а там кум сидит уже на верхнем полку. Спрашиваю:
— О, а ты как тут? Чего ты сразу в баню, а к нам и не зашёл?
— Да, несподручно мне — помоюсь и домой пойду. А давай-ка жару поддадим?
Я говорю:
— Давай.
И тут он берёт черпак, и рука вытягивается к самой каменке с полка (расстояние около 2 метров — прим. автора) и начинает по камням черпаком скрести, и ржёт как конь, вот меня и вынесло оттуда».
Кто это был? Банник, или мы гаданиями кого затащили — не знаю. Но в баню никто так и не пошёл тогда.

2. Приятель
Славка с Женькой не ладили в деревне. В армию их вместе призвали, одногодки. Их по разным частям и распределили. Женька-то вернулся и вот что поведал.
«Приехал я на поезде в город под ночь, а до деревни-то часа четыре ходом от вокзала, радостный, места родные — и подумал, дойду пешком. Иду, улыбаюсь, решил срезать через поле и слышу, кто-то сзади догоняет, бежит. Остановился, приглядываюсь — Славка. Думаю, ну тебя тут не хватало ещё, а он улыбается, подходит и говорит, мол, ну что, пойдём домой. Идём, разговорились, о службе говорим, байки травим, как дембель ждали, а мне и как-то непонятно, что-то не то, а понять не могу. Доходим до поворота на деревню, а он:
— Знаешь, я переехал на самом деле, я дальше пойду, ты там всем от меня передавай. Давай Женька, приходи.
И разошлись. А потом думаю, куда приходить-то? Адрес не сказал, но так душевно поговорили, что даже и обиды давние все на нет сошли».
На самом деле Славку застрелили за два месяца до окончания службы. Постовой в армии вроде как не понял шутки, и получил Славка очередью три пули. Женька и сам не верил, пока на могилку не пришёл. Говорит, и шаги слышал, да даже пыль от ног поднималась, а потом только понял, что не так было — в одежде, говорит, он деревенской был, в какой я и привык его видеть.

3. К худу
Сидела я на кухонке, картошку чистила. Молодая ещё, одна в избе была. И тут выходит ко мне огромный мужик из комнаты, мохнатый, бородатый, а я глаза и отвела сразу. Сижу, смотрю в ведро с картошкой, и он стоит, а мне бы и побежать, а страшно — всю как сковало, и вдруг пришибёт. И понимаю, что нечистый, нутром чувствую. И тут, как в голове мысль сама всплыла, что надо узнать что-то и спрашивать надо: «К добру или к худу?»
Я, глядя в ведёрко и шепчу: «К добру или к худу?» И он, таким басом: «К хууууудууу». Мамке рассказала, а она и так и сяк, переволновались все, но так ничего плохого и не произошло.

Эта история уже произошла со мной непосредственно, поэтому от моего лица.
4. Хаяр
Накупался как-то я в пруду до одури. Знаете, это когда детям говорят: «вылезай, уже губы синие». Мне тогда было лет 12. И вот после купания мне стало плохо. Разболелась голова, тошнит, хожу, мучаюсь — тошнит сильно, а нечем — только слюни капают. Моя мама уже в город собирается, чуть ли не в скорую звонить думает, и приходит бабуля, смотрит на меня, и тут состоялся такой разговор:
Бабуля:
— Да в нём же Хаяр.
Мама:
— Ой, мам, перестань, автобус через 40 минут — мы поедем в больницу.
Бабуля:
— Серёжа, иди-ка сюда, купался, да? Вот в тебя там Хаяр и залез.
(Тут мама уходит и мне кивает, чтобы с бабулей сел, а сама уходит).
Я:
— А что такое Хаяр?
Бабуля:
— Это дух. Плохой дух. Сейчас я тебе пошепчу — он и выйдет.
(Начинает в ухо шептать что-то по-чувашски — я вообще ничего не понимаю).
Бабуля:
— А теперь кашляй.
Я:
— Я не хочу кашлять.
Бабуля:
— Кашляй.
(И тут меня начинает просто в куски рвать от кашля, полминуты точно кашлял так, как при приступе во время бронхита, а бабуля дальше шепчет, пока я прокашливаюсь).
Бабуля:
— Ну вот. Хаяр вышел и назад в воду ушёл.

И в этот момент я просто был сражён. Ни боли, ни тошноты. Просто — как обычно — полный сил и мальчишеского задора.
Даже сам не знаю: то ли внушение, то ли и правда «плохой дух».